Дмитрий Сергеевич и Евграф Аникиевич сидели за столом, хмуро поглядывая на часы. "Ну, уже?" - думал про себя Дмитрий Сергеевич. "Нет, еще рано" - мысленно останавливал его Евграф Аникиевич. На столе медитировала бутыль, до краев наполненная смыслом жизни. Вечные истины в непроявленном состоянии терлись о стеклянные бока, заставляя бутыль вздрагивать от непонятной щекотки. В дверь постучали. Хитрым скрипучим голосом дощатый пол под ногами Дмитрия Сергеевича спросил: "Кто там?" Дверь ответила несмазанными петлями, потому слегка нецензурно. Евграф Аникиевич, широко улыбаясь, обнял гостя, незаметно перемещая его ближе к столу. Дмитрий Сергеевич напрягся. "Уже?"- дернулся его кадык. "Ага..." - глаза Ивана Никанорыча добро и подслеповато сморгнули. Бутыль замерла в ожидании, когда перед ее внутренним взором появились стаканы, которые еще только должны были выниматься из сундука. За окном пролетела первая фея, спасаясь от стаи сов в период гона. Деревья шелестели "Интернационал" и в воздухе разливался приятный запах экзистенциализма. Евграф Аникиевич откупорил бутыль, что на сакральном языке жестов символизировало полное ее освобождение в дальнейшем. А на столе, молча и сурово насупившись, выстроились стаканы. "Старые, проверенные солдаты" - подумалось Ивану Никанорычу. "Ну, поехали," - руки Евграфа Аникиевича совершили замысловатое па. Дмитрий Сергеевич с дрожью в сердце увидел прозрачный поток недосказанностей, заполняющий его стакан. Иван Никанорыч поправил ворот рубахи...
После второй Дмитрию Сергеевичу стало дурно и он подошел к окну, за которым рубил дрова и плакал леший. После третьей Иван Никанорыч почесал нимб, возникший над темечком, прикрутил яркость и начал просвещать тараканов, сползшихся под его благословляющую длань. На середине пути все черти, что собрались под сводами сей обители святости резко обросли крыльями и начали танцевать канкан под звуки арфы, неведомо откуда появившейся вместе с арфисткой-русалкой. Дмитрий Сергеевич грязно домогался вершин искуства, не забывая о низких нотах, а русалка хихикала и шлепала его по щеке мокрой холодной ладошкой.
Когда суть мироздания уже заканчивалась Евграф Аникиевич присел на корточки, завыл и вышел в ночь, удивительно весело помахивая серым пушистым хвостом. Вурдалаки прятались по болотам, где их ловили и мариновали одичавшие кикиморы. Вечер шел своим чередом, плавно переходя в утро, а Полночница мирно похрапывал на чердаке дома, в котором так бесстыдно обнажались основы мира. Мимо пробегал одноухий хромоногий заяц. Он остановился, чуя крепкий спертый дух благодати и грязно выругался, так что сойки посинели от стыда. Ведь сойки не умеют краснеть, потому что дуры. Это их недостаток. Рассвет начинался с тумана, так как Иван Никанорыч завис посредине комнаты и бормотал таинственные мантры, освобождающие разум. Все было правильно и только далеко на севере маленький чукча не мог вытащить моржа из лунки во льдах, о чем сильно скорбел в обьятиях русалки Дмитрий Сергеевич...